Фотографии Laura Fiorio
В берлинском HKW завершилась выставка «Как будто мы спрятали солнце в океане сказаний», посвященная множеству миров и нарративов, существовавших параллельно и часто вопреки сменяющим друг друга политическим режимам на обширной территории Северной Евразии. Важную роль в сохранении и воображении этих нарративов играли сказки. Поэтому в качестве послесловия к выставке редакция EastEast попросила ее кураторов поделиться своими размышлениями о том, какое место сказочное пространство занимает в их жизни. А индийская художница Афра Шафик записала прохождение своей видеоигры «То, не знаю что», переосмысляющей эстетику и содержание переводной детской советской литературы.
С детства мы остерегались вторника. Нам говорили, что во вторник нельзя ничего инициировать: начинать читать новую книгу, шить или выходить в путешествие. А еще нельзя было купаться. В общем, под запретом было все, что связано с какой-либо трансформацией. Но при этом объяснить, что же такого особенного во вторнике, из взрослых никто не мог. Параллельно с этим перед сном нам рассказывали сказания. Сплетаясь с мифами и легендами, они создавали большое магическое пространство, которое воспринималось нами не как выдумка или иллюзия, а как знание, накопленное и пережитое теми, кто жил до нас.
Среди этих сказаний была сказка «Биби Сешанбе», то есть «Госпожа Вторник». Я не буду ее пересказывать, потому что по сюжету она точь-в-точь повторяет известную всем «Золушку». В той версии, которую мы знаем от братьев Гримм или из мультфильмов, это не самая любимая моя сказка. Наша, центрально-азиатская версия импонирует мне тем, что главная героиня в ней анонимна, а значит, в ней могут найти себя все молодые девушки. Фея, которая дает ей благословение, и есть та самая Госпожа Вторник.
В нашей версии сказки очень важным является присутствие животных, связь с анимализмом, которая, пережив ислам, существует и сегодня. Девочке от матери после ее смерти остаются корова и курица как символы материнства и плодородия. Эти животные затем жертвуют собой ради ее счастья. Получается очень красивый цикл, где смерть и жертва утверждают и поддерживают жизнь.
Имя «Золушка» происходит от слова «зола». У нас в Самарканде и Бухаре сохранился ритуал, во время которого зажигаются 40 сделанных вручную из хлопка и животного жира свечей и рассказывается Киссаи Биби Сешанбе, та самая история с Госпожой Вторник в качестве доброй феи. Когда эти свечи догорают, оставшейся от них черной золой помазывается девушка, ради которой этот ритуал совершался. Обычно он делается с целью достичь счастья, получить благословение перед начинанием нового, в ситуациях, когда девушка хочет поступить в институт или забеременеть.
Вот так это все сплетается: был вторник, когда ничего нельзя инициировать. Оказалось, что это день служения Биби Сешанбе, фее, Госпоже Вторник. Была сказка перед сном. Оказалось, что это лежащее в основе целого ритуала поверье о девушке, которая хочет пройти инициацию в жизнь. И все это существует не в каком-то прошлом сказочном пространстве, а здесь и сейчас. Получается, что эта история еще не стала сказкой, ведь женщины все еще обращаются к Госпоже Вторник, ритуал все еще живет.
Для меня работа с устными сказаниями является способом осознать себя и войти в контакт со своей культурой. Я думаю, это фундаментальная часть деколониального процесса в мышлении человека и практике художника. Сказание «Биби Сешанбе» стало для меня большим вдохновением. Изучая его переплетение с реальностью, я искала, кто сегодня мог бы быть «Госпожой Вторник», и нашла ее в Бибисоре Ариповой, ожоговом хирурге, главе кризисного центра и шелтера для женщин в Самарканде. Она проводит операции и спасает женщин, которые подверглись бытовому насилию или совершили самосожжение.
Об этом сказании, ритуале и привычке остерегаться вторника, которые передала мне бабушка, а также об этой героине я сняла одноименный фильм, который представила в 2022 году на Documenta-15. Во время работы над ним я поняла, что определенные сказания не становятся сказками, потому что все еще существуют реальные люди, которые, как Бибисора Орипова, полностью воплощают в жизнь ее персонажей.
Сказка для меня связана не с конкретным литературным сюжетом (это пришло позже через индийские волшебные повести и филологическое образование), а с детским, как бы пре-культурным ощущением зачарованности, исходящей от мира. С уютной опрокинутостью в мир, еще не знающий опасности, где есть мама и бабушка, лес и речка и стоит нетронутым семейный дом.
Сказочным в этом смысле может быть то, как ты из этого состояния строишь отношения с тем, что вокруг. Например, весной и летом в деревне я раскрашивал тертыми лепестками цветов бетонные дорожки, соединяющие на нашем участке старую саманную хату, когда-то слепленную на месте турлучной мазанки, летнюю кухню и растущий кирпичный дом. Затем дожидался дождя и смотрел, как выполощенные теплыми потоками цветочные чернила уходили вглубь темной земли. И потом часто рисовал заново, чтобы родственники и гости ходили по цветным квадратикам и полоскам.
Такая зачарованность, конечно, способна возвращаться. Но что для этого должно случиться, я точно не знаю. Иногда ветер как-то особенно подует. Или какой-то аромат напомнит об этом состоянии. Главное — почаще разделять это чувство с друзьями. Как будто история, который ты поделился, отправляется в путешествие, и, возможно, однажды она вернется к тебе как призрак, чтобы напомнить о забытой сказке.
Конечно,
Я хочу рассказывать сказки тихим голосом, вкладывать, вдувать куда-то, как когда-то в Пирее вдували кое-что в ухо Анестиса. Это сказка убила его, его нашли где-то на окраине.
Я пишу этот текст, медленно продвигаясь к городу Фульда. Туда, где братья Гримм. Их сказки никогда не играли для меня какой-то существенной роли. Советский перевод пылился на полке. Как и советское издание «Сказок народов мира» — оно всегда немного пугало меня. Зато топоним Фульда вызывает у меня искренний восторг. Гульдены, пудель, фамилия моего лендлорда из Скарбека, из прошлой жизни. Это куда сказочнее, ближе, чем немецкие братья. Вильгельм умер в декабре 1859 года, завершив работу над буквой D; Якоб пережил своего брата почти на четыре года, успев завершить буквы A, B, C и E. Так и не дошли до самых сказочных букв.
Помню, что в детстве я сам сочинял небылицу о памятнике. Это было в Одессе, на площади Карла Маркса: там, где через много лет появился бар с дивным названием; там, где остался след ноги моего друга на белом летнем пиджаке, защищая пророков и женщин. Двенадцать из них. Я придумывал похождения памятника; можно сказать, сейчас я занимаюсь чем-то похожим.
В моем детстве сказки довольно быстро закончились: они перешли в рассказы бабушки о немецкой оккупации, которые звучали как сказки о катакомбах, параходах, бомбах и седых волосах.
С незапамятных времен живя в Одессе, трудно избежать путанности в языках с самого начала, с детства. Осколком, врезавшимся в мою память, было имя Лаур Балаур. И — Фэт Фрумос.
Потом у меня появилась книга о пожарной бригаде, которая тушила сталинские здания. Дивно иллюстрированная книга. Наверное, оттуда, из этой книги, произрастает мой интерес к московскому концептуализму. Хотя пожарные волнуют меня больше.
ОО сказки, сейчас, почему-то я вспомнил о «Колобке» и «Пиноккио». Представляю себе такой кроссовер.
Мои сказки — это Зданевич, без которого я не могу ступить и шагу.
Это Парижачьи, заяц и еж.
Примечание редактора: Иллюстрированные советские книги сказок были очень популярны в Индии и составляют заметную часть детских воспоминаний для поколения, родившегося там в 1960–1980-х годах. Видеоигра «То, не знаю что» выросла из исследовательского проекта Афры Шафик об этом феномене. Как и в жизни, сказки в этой игре оказываются одновременно местом контроля и подрывной деятельности. Миром, где параллельно с государственной идеологией существуют сказания разных народов, а советский авангард смешивается с лубочной гравюрой и лаковым миниатюрам. Вы можете пройти эту игру сами, скачав ее по ссылке. А о выставке «Как будто мы спрятали солнце в океане сказаний» читайте здесь.
