Жесты потенциальности. Введение в распределенные утопии

В течение двух лет Мари Басташевски курсировала на контейнерных судах между крупными логистическими хабами — из Стамбула, Лос-Анджелеса, Пусана, Гонконга и Афин в Коломбо, Найроби, Дубай, Сингапур и Кампалу. С этого кругосветного плавания начался ее проект «Десять тысяч китайских вещей» (10,000 Things out of China) о составляющих нашего мира и способах его производства. Название проекта было вдохновлено выражением «десять тысяч вещей» (wan wu 万物), с помощью которого в Древнем Китае описывали Вселенную и совокупность всего существующего.

Мы публикуем эссе Мари, в котором она размышляет о ритмах нашего мира, а также видео и избранные фотографии из ее проекта, который демонстрировался в галереях Гронингена, Фрайбурга и Монтрёя.

Я всегда была восхищена теми людьми, которые, столкнувшись с миром, до невыносимого преисполненным ужасов, утверждают, что удел человека неизменен, что природа — чудовищная машина, что человечество воспроизводило нескончаемый цикл бесчеловечности даже в моменты воодушевления благими намерениям. Проблема не в том, как с вами поступают другие люди. Проблема заключается в бессилии перед ужасом, причиняющим страдание большинству людей, наиболее уязвимым из наших сородичей. Каждый день мы сталкиваемся с невыносимостью, и никакие обещания утопии — будь то политической, религиозной или научной — не способны нас утешить. Каждое поколение должно заново удостовериться в этом ужасе и обнаружить его бессилие. Так что либо ты делаешь шаг вперед, либо возвращаешься на шаг назад. 

Элена Ферранте

Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Порт — это узел в политемпоральной сети. Это площадка, где соединяются, взаимопроникают, погружаются в воду и рассеиваются ритмы. В порту Лос-Анджелесапорту Лос-АнджелесаМоя поездка в Лос-Анджелес состоялась незадолго до инаугурации Дональда Трампа. В то время как президент обвинил китайское правительство в том, что оно ответственно за все антропогенные катастрофы в истории, чиновники из Шэньчжэня удостоились экскурсии по порту Лос-Анджелеса в сопровождении его генерального директора и других гостей. Терминалы порта вписаны в городской пейзаж наравне с телесериалами и федеральной тюрьмой, которые идеологически несовместимы, но при этом успешно сосуществуют. недалеко от гавани находится Федеральное исправительное учреждение острова Терминал. Через эту тюрьму общего режима проходят потоки посетителей, а потоки электронов определяют их уровни доступа и степени свободы. Поблизости в спираль закручиваются другие ритмы: камеры криминальных шоу Miramax и сгустки нефти, выкачиваемые из пуза танкера, сами собой образуют полиритмическую архитектуру, в которой лишь время от времени достигают гармонии взаимного распознавания. В порту Гонконга подобная констелляция институциональной динамики вертикальна. Опять же, тысячи действий, совершаемых отдельными людьми или машинами, связаны между собой ритмами — бессознательными, но ощущаемыми.

Детали айфонов на контейнерном судне пересекают расстояние между этими портами за считаные недели. Их пользователи же могут пересечь его за день в зависимости от ритмов, которым они подчинены. Товары, получаемые в результате культурного труда, со скоростью 2,88 терабита в секунду следуют маршрутом, проложенным кибероптическими кабелями и связывающим дата-центр CoreSite под старым почтовым отделением Лос-Анджелеса и Гонконгскую фондовую биржу. Ведущий ритм оптоволоконных кабелей — поддерживаемый инфраструктурой на поверхности, которая им также и управляет, — ускоряется и выходит далеко за пределы человеческого восприятия. Экоритм планеты ограничивает эти трансорганические ритмы, устраивая разрывы и утечки между виртуальным, информационным и материальным, от связанных в сеть объектов до бетонных строений и физических тел. Одно из недавних напоминаний о таких ограничениях — колоссальный взрыв удобрений в порту Бейрута.

Промышленная мощь, как указывает Бернар Cтиглер в книге «Техника и времяТехника и времяBernard Stiegler, Technics and Time (Stanford: Stanford University Press, 1994), 37, 70, 134, and 223.», больше не умещается в экологических пределах. Она распространяется независимо от всех территориальных факторов по мере того, как перекраивает географическую целостность и ее политические границы. История технопрогресса — это танго экологического и промышленного. Петля обратной связи, внутри которой экология рассматривается как ресурс для индустриального, пробуждает аппетит и порождает новые формы промышленности, новую экоиндустриальную систему. Циклы внутри циклов; время от времени цикл прорывается, создавая собственную, хотя и периодически возвращающуюся к источнику экологию.

Акселерационисты могут интерпретировать такие разрывы, как, например, катастрофу в Бейруте или на нефтяной платформе Deepwater Horizon, как пробный прогон фетишизированного «ужасного события». В конце концов, порт Ливана — крупный логистический центр. Его разрушение, несомненно, влияет на разрастающуюся паутину политемпорального судоходства и подключенную к нему сеть производства. Ужасные события происходят и забываются, но важна не скорость их приближения, не их откровение, не их буквальный «апокалипсис». Скорость, кумир футуристов, акселерационистовакселерационистовНик Ланд: «Машинная революция должна пойти по направлению, противоположному социалистическому регулированию, стремясь к еще более безудержной маркетизации процессов, которые разрывают общественное поле, “идти еще дальше в движении рынка, раскодирования и детерриторизации”» (Ланд Н. Машинное желание // Киберготика. Пермь: Гиле Пресс, 2018. С. 76). Другие примеры можно обнаружить в Malign Velocities: Accelerationism and Capitalism Бенджамина Нойса. См. также Fish Story, Shipwreck and Workers, Forgotten Space, Titanic’s Wake и Dear Bill Gates Аллана Секулы. и других представителей выживальщицкого интеллектуализма, — это отличная от ритма величина. Ритмы подразумевают скорость, но скорость — лишь только одно из измерений ритма. Поскольку есть разница между скоростью и ритмом, то есть и разница между ритмом и топологическим инфраструктурным временем, — и разница между всеми отдельными жизнями, управляемыми ритмами, что качают кровь через их тела. Скорость этого ритмаСкорость этого ритмаИв Ситтон, The Ecology of Attention: «Политические ритмы (избирательные, фискальные) национальных государств были подорваны финансовым крахом североамериканского ипотечного рынка. Индийские телемаркетологи должны работать по ночам, чтобы совпадать с западными потребителями. Паскаль Мишон также обеспокоен ритмическими последствиями глобализации. Сопротивление их последствиям остается проблемой, которую не разрешить поиском иллюзорных ритмов “старого времени”». — пожалуй, наименее важная составляющая его значения или его последствий.

Событие обусловлено не только тем, как время протекает через место, но и тем, как место движется в русле времени

Порт Коломбо на Шри-Ланке существует в одной с Гонконгом и Лос-Анджелесом ритмической плоскости, но она пронизана множеством временных пересечений. Коломбо смыкается с петлей повседневности современного Гонконга и Лос-Анджелеса, но также служит платформой для «интернет-времени» Swatch«интернет-времени» SwatchTiziana Terranova, Network Culture Politics for the Information Age (London: Pluto Press, 2004). и предлагает посетителям, циркулирующим по его гавани, переваренную версию призрака 1983 года. После покупки порта компанией China Harbour Engineering в 2016 году он стал порталом в историю. Пульсации во времени вызывает многое: бутылка шотландского виски, спрятанная на таможенном контроле, стаи корольков в доках, Grand Oriental Hotel и его собственные ритмические инкубаторы в конференц-залах, где циркулирующий по территории посетитель может за разумную плату арендовать люкс, в котором когда-то жил Антон Чехов.

В Морском музее рядом с портом хранится пыльная коллекция карт с сокровищами, керосиновых ламп и сетей, с помощью которых когда-то поднимали слонов на корабли. Краткая история порта — его захват вначале нидерландскими, затем британскими миссиями, а теперь и попадание под китайскую экспансию* — объясняется в этом учреждении в трех почти идентичных акварелях. Колониальный след в Коломбо, переданный ироническими и в то же время безобидными, почти наивными способами, еще не был переформатирован, чтобы соответствовать пост- и неоколониальным идеологиям современного Запада, но легкие толчки истории не помешают Шри-Ланке стать одной из первых стран, ощутивших последствия стремительно меняющихся экологических ритмов. Другая жительница шаткого порта, Глория Эстефан из Miami Sound Machine, однажды воскликнула (с радостью и волнением): The rhythm is gonna get’cha.

«Событие в Коломбо», наступи оно, будет не чем-то возвышенным, как того ждут акселерационисты. Оно станет продолжительным кризисом, ежедневной шлифовкой, которая не может быть ускорена прорывом текущего циклического процесса, — это сама жизнь, и в ней разногласия между элементами выплескиваются на тела. Это потоки мировых исторических и обыденных страданий, которым пытается дать выражение Камау Брейтуэйт через свою «диалектику приливовдиалектику приливовStefanie Hessler (ed), Tidalectics Imagining an Oceanic Worldview through Art and Science, (Cambridge: MIT Press, 2018).» (tidalectics). Событие обусловлено не только тем, как время протекает через место, но и тем, как место движется в русле времени.

Семьи Коломбо собираются на круглой террасе храма, примыкающего к порту, и задерживаются там, наблюдая за происходящими изменениями. Они приезжают сюда много лет, и теперь не спешат, изучая стремительные преобразования, вызванные CCCC (China Communication Construction Company). А затем пишут в твиттере о суматошных преобразованиях, происходящих с отчетливым и различимым, но не менее суматошным темпом. Текущий циклический полиритмический дискомфорт выражается здесь не столько в вопросе о том, что делать с ритмом угнетения, сколько в том, как уловить сбой в нем. Сбой, который бы привел к устранению дистанции и различия, а также к разрывам в циркадных и приливно-отливных течениях.

Циркадные и приливно-отливные ритмы проясняют положение во времени и связи с пространством человека и отличных от него существ. Утрата циркадного ритма, таким образом, — это утрата дома, но не как собственно территории с физическим адресом, хотя часто бывает и так. Потеря дома как перцептивной географии делает возможной неодомашненность — скорее «без-домность», чем просто отсутствие крова.

Приливы и отливы будут нарастать. Время, как всегда, может подождать

В плато «О ритурнелиО ритурнелиДелёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 518.» Делёз и Гваттари исследуют эту утрату как функцию хрупкости территории: «Ошибка в скорости, ритме или гармонии была бы катастрофой, ибо она погубила бы и творца, и творение, вернув силы хаоса». По мере того как ритмы сталкиваются друг с другом в Коломбо, можно почувствовать, как новые хрупкости вписываются в творцов нового порта и их творение. Приливы и отливы будут нарастать. Время, как всегда, может подождать.

По словам Cтиглера, хотя промышленное развитие чаще всего опережает культурное, оно никогда не превышает возможностей человеческих тел, достигнутых в коллективной эволюции. Пока поток когнитивной фабрики опережал промышленную инфраструктуру, необходимую для его поддержки, мы становились дивидами, способными ассимилировать «прогресс» в одних частях организма, но не в других. Мы ожидаем, порой бессознательно, будущего, в котором уже живут части нас.

Великая эфемерная пленка моря, несомненно, эволюционировала достаточно для того, чтобы принять господствующий ритм Азиатско-американской магистрали, — генерируя и транслируя коды вдоль ее пути, зачастую к неопределимой (не сразу заметной) цели. Оставляя ползуче-царапающее ощущение, транслируемое сообщение едва касается пленки человеческого порта, где частица сознания загружается в облако, удерживаемое в цифровом небе атомными колебаниями.

На мой взглад, это процесс постепенного крушения (breaking down), а не прорыва (breaking through); эта пара составляет концептуальные строительные леса для формирования акселерационистского движения 90-х, заимствованные у Делёза и Гваттари, которые сами взяли их у Рональда Лэйнга. Сила существующих ритмических режимов — не столько в простом ускорении и скорости, которые должны быть подчинены дальнейшему ускорению, сколько в равномерности скорости (навязываемой потери ритма), при которой происходит транскодирование между одной средой и другой. Акселерационистское «лечение скоростью» — это болезнь аритмии.

Это, в свою очередь, делает любую повестку декселерационизма, стратегического ускользания или формирования островов для бегства выражением бесплодного понятия утопии. Действительно, говорить об этой «утопии» само по себе является своеобразной аритмией: «утопии» суть единственно возможная утопия. ИдиоритмияИдиоритмияБарт Р. Как жить вместе: романические симуляции некоторых пространств повседневности. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. определит темп любой утопии.

Выписывая утопию идиоритма через историю монашества, Барт метко сформулировал различие между двумя типами общин. Одни общины подчинялись (единичному) ритму власти и ограничивали себя строгими расписаниями, определяемыми едиными правилами итоговых ритмов, которые они не выбирали и которым не противились, — своего рода пассивной инскрипцией социального тейлоризма. Другие сообщества или индивиды предпочитали жить в соответствии с собственными ритмами общинно и коллективно, удерживая социальную дистанцию от форм жизни, удушающих сингулярность, — «под другие барабаны», которые слышит и примитивный анархист, придуманный Генри Дэвидом Торо. Но эта позиция опирается на установленные границы между работой и отдыхом, между субъектами и суверенами, институтами и индивидами. В мире Барта есть кто-то, кто может, по крайней мере неявно, отказаться и сопротивляться; но в нашу эпоху суверенитет неуловим, поскольку каждый индивид вбирает ведущие ритмы внутрь себя — и лишь отчасти.

Для Адорно ритм властиритм властиTheodor W. Adorno, Minima Moralia (Berlin: Suhrkamp Verlag, 1951), 53-58. тоже был чередованием неистовых действий и тотальной застойной скуки, побочным итогом отсутствия врагов, до которых позволяет дотянуться география. Взгляд Адорно, возможно, страдает от радикального материализма и близости к психологии конфликтов, но в современной полиритмической сети враги никогда не находятся в отдалении (и не скучают), а все расстояния преодолеваются в одно мгновение. Сама география, в свою очередь, не бывает статичным фоном, а представляет собой находящуюся в опасности — и подвергающую опасности — территорию, где ни борьба, ни бегство не притупляют в достаточной степени удушающее ощущение нестабильности.

Пути объектов через границы полиритмической сети повествуют об истории отсутствующего тела, утраченного, перестроенного или вытянутого вдоль промышленных потоков и течений. Порты, упаковочные цехи и фабрики записываются числами как отдельные пространственно-временные континуумы. Следуйте за числами — и вы можете не узнать, где и когда заканчивается одно и начинается другое.

На фабриках по производству текстиля для Victoria’s Secret и Zara чувствуется дух хосписа. Промышленный город Хумэнь, недалеко от Шэньчжэня, пахнет красками и остатками тканей. В городе зловеще тихо. Целиком отданный под промышленное производство текстиля, он сейчас почти полностью заброшен. Когда прогуливаешься по городу, не сразу понимаешь, кем, где и в каких условиях производятся ткани.

Тем не менее фабрика существует, а контейнеры прибывают и отбывают вовремя. «Китайская магия», — объясняет управляющий, указывая на экран компьютера, а затем, как бы между прочим, говорит, что субподрядные заказы он сам передает дальше по десятизвеньевой цепочке поставок. Его производство располагается так далеко в этой последовательности, что он, кажется, сам не знает и не беспокоится о том, кем управляет, или о том, кто управляет им, — анонимный суверен посреди анонимных тел в лабиринтоподобном адском пейзаже самонаблюдаемого труда.

Комплекс компании Foxconn, партнера Apple, с другой стороны, представляет собой сетку, разбитую на равные кварталы: A, B, C, D, E и F. Здесь внутренняя транспортная система для грузов также ответственна за перемещение тел рабочих, их руководителей и сотрудников службы безопасности. Час пик наблюдается с шести до семи часов утра, а затем с четырех до пяти часов вечера, когда три организованные волны перемещают группы рабочих, заканчивающих и начинающих свои смены. Следующая, более короткая, волна приходится на полночь.

Местная драма медленно разворачивается между сменами в тенистых парках, где рабочие, предоставленные самим себе (и своим гаджетам), пишут сообщения человеку рядом, вместо того чтобы с ним заговорить. Они прокручивают таймлайны в поисках вечно ускользающего объекта желания — или самого желания. Их тела, физически неподвижные, подрывают институциональный ритм. Утвержденное коллективное Тело Foxconn постоянно находится в движении, оно чередует монотонность физического труда и скуку в интернете. Гаджеты, ненавистные производящим их людям, рекламируются и продаются со скидкой тут же в комплексе, в магазинах на боковых улочках.

Смертельные прыжки с крыш Foxconn продолжают происходить с тревожной регулярностью — это не столько протест против ритма власти или условий труда, сколько результат истощения от вездесущего чувства беспокойства во всей его тотальности.

Традиционная институциональная реакция компании Foxconn на массовые самоубийства заключалась в попытках воспрепятствовать падению тел с крыши натянутыми сетями. Когда же выяснилось, что такой подход неэффективен, компания стала навязывать строгие ритмы праздности, перенаправляя тела работников на бесплатные консультации, в плавательный бассейн и на просторный стадион для бега, — все эти локации по большей части остались пустыми. Ритмы отдыха и труда теперь полностью растворены.

«Фабрика есть фабрика, — говорит мне образованный инженер, когда я спрашиваю его о самоубийствах и о том, почему улучшение условий труда ничего не изменило. — И больше ничего». Под «больше ничего», как поясняет нам, причем не без труда, переводчик, он имеет в виду исчерпанность любых стремлений, которые могли бы служить в качестве внутреннего механизма приспособления, создавая возможности для побега. Спад прилива надежды. Заключительный же акт направлен на нечто гораздо большее, нежели просто менеджмент Foxconnменеджмент Foxconn Любой, у кого складывается впечатление, будто бы китайские трудовые практики проистекают из идеологии, отличной от западной, может посмотреть на завод Неллефабрик в Роттердаме. Здание с пандусами, по которым вещи перемещаются внутрь и наружу, может служить музеем трудовых отношений. Лестница спроектирована так, чтобы разделять людей разных гендеров, обособляя репродуктивные тела между сменами. Выражаю благодарность Клеменсу Дриссену за то, что он рассказал мне об этой фабрике.. Он экзистенциален в самом фундаментальном смысле, будучи связан с природой реальности и нашей способности вмешиваться, чувствовать время как плиту, выталкивающую человека в пустоту, а не динамический поток с непредсказуемыми изгибами. Случайность изгнана невидящим клиром рынка.

Сказать нет — это единственная утопия, которую мы можем представить себе сегодня. Так что — нет!

Контейнерное судно при этом является мобильным узлом на поверхности сети, плавающим учреждением, которое содержит в себе каждый полиритм и его отдельные напряжения. Как только суша исчезает из виду, корабль, во многом похожий на неподвижный монолит Foxconn, навязывает устойчивую ритмическую подпись. Фиксированная циркадианная система, которая соответствует колеблющейся физической среде, отмеченной ритуалами работы и отдыха через равные промежутки времени в четыре часа; морской эквивалент индустриального технобита. Освобождение от индивидуального ритма тела при ассимиляции коллективных, институциональных и морских привычек, какими бы сложными они ни были, — это способ создать вре́менное жилище внутри движущейся институции, в море. Здесь ритм волн и суверенной власти, несмотря на свою грубую регулярность, дает возможность отдохнуть от натиска современных раздражителей на суше. Здесь есть четкое ощущение конца дня, когда было сделано все, что можно было сделать. В некотором смысле океан — то место, где память о доисторических ритмах напрямую ощущается вместе с его радикально отличными биофизическими ритмами. Жизнь в море, внутри контейнеровоза, — это и тюрьма, и побег из тюрьмы; своего рода монашество, основанное на товарности.

В пределах этой территории, обозначенной объектами и соединенной узлами, довольно сложно думать о способах сопротивления, понимаемых через политику бегства. Нежелание расстаться с такой утопией имеет меньшее отношение к ее ценности, чем к воспринимаемому отсутствию альтернативы. Или, как указывает Чайна Мьевиль, перекликаясь с «Писцом Бартлби» Германа Мелвилла, сказать нетсказать нет«Нам нужна утопия, но вообразить утопию, в которой бы не было гнева и ярости, в современном мире — это слабость, которую мы не можем себе позволить. В свете сделанного мы не можем вообразить утопию без ненависти». Потому что ненависть не имеет отношения к капитализму? Или востребованной идентичности? Менее воинственные теории декселерационизма можно найти в книге Питера Пэла Пелбарта The Cartography of Exhaustion, в статье Мехди Бельхаджа Касема и Пеера Иллнера An Invitation to Contribute — A Conversation about Unworking в журнале Continent, а также в работах Франко «Бифо» Берарди. — это единственная утопия, которую мы можем представить себе сегодня. Так что — нет!

Замедление, преднамеренная непригодность, создание преград и нескончаемое увольнение как формы политического сопротивления нынешней ритмической напряженности предлагают желанный контрвыпад против болезненной увлеченности акселерационистов капитализмом катастроф, а порой и своеобразную пищу для размышлений. Но передышка в лучшем случае оказывается недолгой. И по мере того, как временны́е границы между теми, кто производит идеи, и теми, кто вынужден в них вживаться, становятся все тоньше, фигуративные и реальные акты неработоспособности уже невозможно отделить от производства условий, которые позволяют многократно интерпретировать то, что составляет непригодность. В нынешних условиях чтение таких неутопий на разбитых экранах телефонов во время перекуров под воздействием ритмичных ограничений доминирующих ритмов не позволяет получить более чем одну интерпретацию. Неважно при этом, является ли такая интерпретация намеренной, так как ценность утопий опирается на способность умножать, а не убавлять, условия, необходимые для процветания, какими бы воображаемыми они ни были.

В книге «Как ничего не делатьКак ничего не делать Odell J. How to Do Nothing: Resisting the Attention Economy. N.Y.: Melville House Publishing, 2019. Справедливости ради надо сказать, что книга Оделл, классифицируемая как селф-хелп-трактат, успешно убедила большую аудиторию читателей США в том, что, возможно, труд до изнеможения — не то, чем стоит хвастаться. Поэтому книга представляет собой, безусловно, отличную и, пожалуй, неизбежную отправную точку для пути, который я пытаюсь здесь наметить.» Дженни Оделл призывает читателя обратить внимание на такие разные вещи, как произведения искусства на стенах музеев, птицы, природа в целом, а также дистанцироваться от жалкого шквала мнений в интернете. Таковы, на ее взгляд, формы сопротивления требованиям, предъявляемым к нашему бытию «экономикой внимания». Как бы нам ни хотелось последовать за Оделл в (мифический) высший мир «не онлайн», пузырь-греза островного сообщества, где индивидуальные ритмы могут коллективно сосуществовать на расстоянии, лопается еще до того, как сформируется. Художественные работы в музее не создаются из какой-то отдельной материи, промышленные потоки влияют на экоритмы в куда большей степени, чем мы можем расшифровать, не говоря уже о контроле.

Само по себе постоянное уделение внимания не делает все вещи одинаково благотворными, а если и делает, то эта же логика, безусловно, может быть распространена и на массовое культурное производство, низведенное авторкой в иерархии «чего-то стоящих» вещей. Проекты Дженнифер Гарбис «Программа Земля» (Programme Earth) и «Гражданское чувство» (Citizen Sense) ухватывают оделлевскую концепцию внимания и стремятся активизировать ее, но способность культивировать формы осознания и даже создавать новые способы производства, сбора и организации данных позволила бы достичь цели проекта только благодаря масштабу, приобретенному со временем.

Поиск дистанции в иллюзорной бинарности продуктивности и бездействия, внутреннего и внешнего, онлайна и офлайна, между чрезмерно насыщенной социальностью столиц и крайней изоляцией молчаливых мест уединения, между офлайн-природой и алгоритмически управляемой культурой — это жест, направленный на амбициозную самость, индивидуальный успех (соблазнительная модель отвлечения Гарбис весьма восприимчива к нему). Он формализует утопию, зависящую от состязания за ресурсы, во всяком случае за ресурс времени, отделение от других, воспринимаемых как угрозы, и хирургическое рассечение тех частей себя, которые уже усвоили ритм 2,88 терабита в секунду.

Ежедневные жесты определяют, станет ли та или иная встреча отношениями с теми, с кем мы остаемся, за кем мы следуем

И тем не менее утопии (во множественном числе) незаменимы в примирении разрастающихся полиритмических напряжений, а также в создании временны́х областей, где нет врагов. В процессе воображения утопий мы всегда-уже создаем такие режимы чувственного восприятия, которые артикулируют ритмы, распознают и разделяют их. Это производство определяет вопрос ритма и формы, а не процесс простого зеркального отражения реальности в противопоставлении ей. Художественная литература часто работает над переустройством пространства, изобретая абстрактные улицы, подходящие для переживания, но на этом пути она создает рамки, в которых ритмы могут быть (пере)воображены, (пере)схвачены и (пере)изменены. Создает перцептивную географию, определенную во временны́х параметрах, мобильную транзитную зону, где то, что имеет значение, можно изменить, подвесить или извлечь до того, как оно вновь войдет в водоворот сцеплений или исчезнет.

Чтобы начать эту игру, не отступая и не ускользая, среди хаоса сенсорного океана отстраненных стимулов, вне покоя, мы должны верить не только в то, что упражнение необходимо, но и в то, что его легко исполнить. Мы должны верить в это именно потому, что исполнить его нелегко. Этот концептуальный шаг часто пропускают, но он неизбежно предваряет любое грандиозное или малое видение эко-индустриально-социально-ритмической гармонии. Под легкостью я, конечно, имею в виду не жестокий оптимизм улыбки перед лицом бедствия, а осторожные микрожесты потенциальности, уже предоставляемые всем нам существующими интерфейсами с минимальной реконфигурацией, — трещину, через которую, по известным словам Леонарда Коэна, «проникает свет» (the light gets in). Ежедневные жесты, которые определяют, станет ли та или иная встреча отношениями с теми, с кем мы остаемся, за кем мы следуем.

Временная приостановка довлеющей сложности, легкие начинания сами по себе являются проектом распознавания власти в удержании непосредственности, в ее воплощении, а не бегстве от нее, в оценке событий в соответствии с их потенциальностью для становления. Именно здесь плоскостное, поверхность, материя (mattering), несовершенная форма могут позволить заглянуть в отличные от человеческих ритмы, ускользающие от строгих определений (например, человеческие, машинные, цифровые, аналоговые) и выходящие за рамки ложных бинарностей (виртуальное и реальное). Узлы, в которых может быть приостановлено вечное предвосхищение конфликта. Интерфейс как пресловутый качающийся маятник? Космический гамак? Качели и карусели? Айфон в четыре четверти? Даже незначительное изменение интерфейсов может создать место для полностью неагонистической встречи за счет изменения ритма трансляции во всем ее многообразии смысла. Совместно используемая капсула времени, в которой средством доставки является началом сообщения.

* Контракт на строительство порта в Коломбо был подписан компанией China Harbour Engineering и президентом Шри-Ланки Майтрипалой Сирисеной в 2016 году после многолетних переговоров: бумажная волокита вокруг сделки датируется еще мартом 2007-го. В нулевых китайская сторона оказала помощь шриланкийскому правительству в войне против «Тигров освобождения Тамил-Илама». К 2013-му Шри-Ланка выплачивала Китаю 30 млн долларов США в год только за проценты по кредитам. В 2014-м президент Китая Си Цзиньпин согласился на менее обременительные условия в обмен на 35-летний срок аренды Хамбантоты. В 2016 году China Harbour Engineering и ее материнская компания, находящаяся под контролем государства, инвестировали около 12 млрд долларов США в морские строительные проекты за рубежом. Заявки и контракты касались не только Хамбантоты, но и предприятий в Камеруне, Пакистане, Катаре, ОАЭ, Саудовской Аравии, Анголе, Нигерии, Сингапуре, Судане, Вьетнаме, на Кубе и в Кувейте. Китайское портфолио разнообразно, оно охватывает все континенты и содержит ключевые активы во Франции, на Мальте, в Марокко, Кот-д’Ивуаре, Южной Корее, Пакистане, Сингапуре, Стамбуле, Дубае и многих других местах, включая, конечно же, США.

Перевод с английского Артема Морозова