«Мы верим в гибридность, в срединное пространство»

Действительно ли конфликт между исламом и феминизмом непреодолим? Как можно концептуализировать и адекватно отразить ту роль, которую играют арабские женщины в борьбе за свой голос, права человека и равенство полов? Кураторы Cultural Creative Agency Вера Трахтенберг и Андрей Шенталь обсудили эти и другие вопросы с Амаль Малки, постколониальной исследовательницей и деканом Колледжа гуманитарных и социальных наук в Университете имени Хамада бин Халифа в Катаре.

Андрей Шенталь:Мне бы хотелось начать с разговора об исламском феминизме. Уверен, что многим из наших читателей этот термин может казаться самопротиворечивым, ведь феминистская оптика прочно ассоциируется со светской культурой Запада. Поясните, пожалуйста, что это такое.

Амаль Малки: Исламский феминизм зародился как школа мысли в конце предыдущего столетия, но задолго до того, как оформился и получил название, он уже существовал как вид общественной деятельности. Прежде всего, я часто сталкиваюсь с идеей, что феминизм и ислам находятся в конфликте, и недоумением, как они могут сочетаться. Вообще, это довольно любопытно, потому что феминизм в арабском мире отличается от феминизма в мире мусульманском. Знаете, зачастую люди считают всех арабов мусульманами, а всех мусульман — арабами. Но это совершенно не так. 

В те времена, когда феминизм поначалу заявил о себе как политическое движение, а затем стал движением общественным, в каждом из локальных контекстов зародилась своя школа мысли. Исламский феминизм — одно из феминистских течений, появившихся в арабском мире. Его теория и практика основаны на положении о том, что гендерное равенство укоренено в самом исламе. Это утверждение было подкреплено работой со священными текстами, в первую очередь с Кораном. В тот период к тексту обратились напрямую, выработали его новое толкование, и это было очень прогрессивно. Многие феминистки считают, что проблема заключается именно в интерпретации Корана, а не в самом Коране, потому что его патриархальное прочтение предложили мужчины, принадлежавшие к определенному месту и времени и находившиеся под влиянием того типа мышления и тех установок, что господствовали в конкретной среде. 

Представительницы исламского феминизма интерпретировали айатайатАйат (аят) — знамение, чудо и знак божий. Слово используется также для обозначения минимальной структурной единицы коранического текста (попросту говоря, стиха): Коран состоит из 114 сур (частей), а каждая сура — из некоторого количества айатов. — Прим. пер. с феминистской точки зрения, что само по себе было огромным достижением, так как работали со священным текстом исторически преимущественно мужчины. Насколько мне известно, во всех религиях полнота власти над подобными текстами принадлежала мужчинам. Женщины ощутили свою силу, преодолев этот барьер и сказав: «Раз мы располагаем для того интеллектуальными средствами, то мы как женщины и мусульманские феминистки имеем полное право работать с Кораном».

Термин «исламский феминизм» появился в конце 90-х годов, и многие ученые считались исламскими феминистками в силу своего интереса к Корану. В этом ряду я бы упомянула Зибу Мир-Хоссейни из Ирана, Фатиму Мерниси, чья работа предвосхитила появление названной исламским феминизмом школы мысли (Мерниси работала раньше, в 80-е годы), а также Амину Вадуд из Соединенных Штатов, известную своей общественной деятельностью. Любопытный момент: исламский феминизм зародился вовсе не в одной из частей мусульманского мира, а в разных странах, в том числе европейских, что свидетельствует о том, насколько широки границы ислама и насколько исламская мысль разнообразна. Еще одно достижение расширило возможности и укрепило силы исламских феминисток — участие в общественной деятельности. Сначала вы работаете с текстом, а затем отстаиваете совершенно новую школу мысли в среде, настроенной не слишком доброжелательно по отношению к переизобретению религиозных нарративов. Исламский феминизм появился в период господства политического ислама, но феминистки укрепили свои позиции, так как разрабатывали иной дискурс, в центре которого находились сами исламские и коранические тексты. Был политический ислам, но были также и другие школы мысли, которые отстаивали противоположные ему вещи.

Мне бы хотелось упомянуть одно из движений, которое появилось около двенадцати лет назад в результате развития исламского феминизма, — «Мусава». Его основали работающие со священными текстами мусульманские женщины, чтобы представить ислам в ином свете, главным образом с феминистской точки зрения.

АШ:Вы считаете себя феминисткой?

AM:Да, и горжусь этим, но не считаю себя феминисткой исламской. Я не владею интеллектуальными инструментами для работы с Кораном. Я бы отнесла себя к феминисткам гибридного типа, потому что полагаюсь на различные школы мысли. Считаю, что в некоторых ситуациях стоит корректировать дискурс в зависимости от конкретных задач. Я поддерживаю глобальные цели феминизма, верю в равенство и права человека, но, когда дело касается определенных сообществ, каждое из них нуждается в своем языке. 

Вера Трахтенберг:Это нечто вроде интерсекционального подхода?

AM: Да, это именно интерсекциональный феминизм.

ВT:Существует еще одно течение — постколониальный феминизм, оно оспаривает сформировавшееся внутри евро-американской академии отношение к женщинам так называемого Востока как к жертвам религиозных и патриархальных структур. Предусматривает ли исламский феминизм постколониальную критику?

AM:С этого на самом деле и начался мой интерес к феминизму: работая над докторской диссертацией, я как раз занималась постколониальной теорией. Именно тогда открыла для себя постколониальный феминизм как часть общей постколониальной теории. Он, конечно, пытается деколонизировать ум и тело, нациюнациюСлово «нация», которое использует Малки, стоит понимать не в узком этническом смысле, а в смысле национального самоопределения и национального строительства (в том числе государства), составляющими которой была как колониальная политика, так и сопротивление ей со стороны колонизируемых наций и народов. — Прим. пер. и сопутствующие ей структуры, он стремится преодолеть колониальные стереотипы: то, как мы воспринимаем мир, и как мир воспринимает нас. В этом смысле исламский феминизм действительно представляет собой ответвление постколониального феминизма, точно так же как черный феминизм или феминизм третьего мира. Все они отрицают свойственный колониальным и имперским научным школам редукционистский и эссенциалистский взгляд на феминисток, женщин и «людей Востока» в целом. 

Исламский и постколониальный феминизм представляет собой как политическое, так и общественное движение. Этим направлениям удалось контекстуализировать женский опыт во всем его многообразии. В частности, был сделан акцент на женской истории, на изучении причин формирования условий того, как и в каких контекстах женщины существуют. Например, если мы говорим об арабских или мусульманских женщинах, мы знаем, как они воспринимаются и как к ним относятся на уровне повседневности, какое воздействие на них оказывают патриархальные и религиозные трактовки. Но мы также знаем, что на них влияют традиции, социальные нормы, ориенталистские установки. В арабском мире феминизм настолько же разнообразен, насколько разнообразны контексты. Знаете, в своей книге я как раз настаивала на разнообразии опыта арабских женщин. Как учит нас интерсекциональный подход, даже внутри одного и того же контекста мы имеем дело с разнообразием и множественностью. Ведь даже о катарских женщинах нельзя говорить как об однородной категории: они не равны с точки зрения образования, уровня благосостояния или доступа к международной среде. 

AШ: Раз речь зашла об ориентализации, думаю, самое время перейти к предмету ваших исследований. Но мне бы хотелось сперва задать нашей теме исторический ракурс. «Западный» подход к репрезентации арабских женщин имеет длинную традицию, примером ему может служить вездесущий образ одалиски, имевший особую популярность во Франции XIX столетия, в период французской колонизации Северной Африки. Некоторые исследователи считают, что арабские женщины предстают в чрезмерно сексуализированном виде, они оказываются чем-то вроде экрана, на который были спроецированы фантазии западных мужчин. Вы согласны с этим?

AM:Безусловно. И все это предвосхитило фактический колониализмколониализмНадо полагать, что здесь Малки под фактическим колониализмом подразумевает период активной колонизации, связанный с разделом Африки в 80-е годы XIX века. В таком случае изображения, о которых идет речь, действительно появляются раньше. — Прим. пер.. Известные изображения восточных женщин в виде одалисок и служительниц гарема появлялись постепенно начиная с 50-х годов XIX века. Они экзотизировали и сводили всех женщин к одному образу, как вы и сказали. К сожалению, это клишированное представление все еще пронизывает современную популярную культуру, в особенности благодаря Голливуду, который играл огромную роль в сохранении и распространении этого образа.

Когда дело касается искаженной репрезентации или стереотипов в отношении арабов и мусульман, можно заметить, что они пронизывают западное воображение по сей день. Даже молодые поколения, которые, по идее, не должны знать, что такое гарем, наследуют эти стереотипы, что по-настоящему шокирует. Во всем, что мы делали и делаем — в письме, исследованиях и высказываниях, обращенных к Западу, — эти стереотипы находят отражение, обнаруживая свою силу. Чтобы удовлетворить любопытство множества западных читателей, которое они испытывали по отношению к загадочному Другому, то есть арабской женщине, она исторически эротизировалась, а гарем представлялся как бордель. Малейшие визуальные элементы, свойственные подобного рода изображениям, утверждали именно такой образ. Было создано огромное количество изображений, показывающих восточных, арабских и мусульманских женщин именно так. К сожалению, этот стереотип привел к возникновению многих других. Так эротизация арабских женщин, которая поначалу совпала с международным течением романтизма, привела к политизации этого образа. И эти женщины превратились в женщин покорных, угнетенных.

ВT:Еще один распространенный троп — арабские женщины как угнетенные. Ученый и поэт Малек Аллула говорил об алжирских открытках, которые делали французские фотографы, эксплуатируя определенную образность. Многие сцены на этих открытках были сняты напротив тюремных камер. Верно ли, что образ угнетенной арабской женщины использовался колониальным дискурсом в качестве предлога для колонизации? 

AM:Именно так, это был один из ее важнейших аргументов. Образ угнетенной мусульманской или арабской женщины — повторюсь, здесь я намеренно использую оба термина в качестве взаимозаменяемых — был утрирован и политизирован. Так и появился западный миф о вызволении арабских женщин из плена. Их изображали в закрытой одежде, угнетенными, изолированными, лишенными голоса, а значит, нуждающимися в том, чтобы Запад пришел к ним на помощь. Они якобы нуждались в защите от своей же культуры, своих мужчин и своей же религии. У этого мифа, повсеместно распространившегося на Западе с начала прошлого века, длинная и довольно грустная история. Как я уже говорила, определенный способ репрезентации арабских женщин предшествовал эпохе европейской колонизации и стал одним из обуславливающих ее факторов. Как во время колонизации, так и после ее завершения миф об арабской женщине был упрочен и коммодифицирован с помощью картин, открыток, а позднее, конечно, благодаря СМИ, Голливуду и так далее.

«Миф о вызволении», согласно которому арабская женщина скромна, послушна и не имеет собственного голоса, существует и по сей день. В любой момент вам ничего не стоит его возродить, ведь он все еще остается частью европейского массового воображения. Звучит пугающе, не так ли?

Но как он все-таки политизировался? Это крайне интересный вопрос. «Миф о вызволении», согласно которому арабская женщина скромна, послушна и не имеет собственного голоса, существует и по сей день. В любой момент вам ничего не стоит его возродить, ведь он все еще остается частью европейского массового воображения. Звучит пугающе, не так ли? На протяжении всех этих лет мы — Эдвард Саид, я и другие люди — прикладывали усилия, чтобы искоренить подобного рода отношение и стереотипы. Но почему же можно так легко сыграть на воображении и эмоциях огромного количества людей и всей Европы, просто актуализировав этот образ и сказав: «Мы отправимся в Ирак или Афганистан, чтобы помочь угнетенным женщинам?»

ВT:Все это напоминает кампанию «худжум», которую КПСС проводила в Средней Азии в 20-е годы: изменился публичный статус женщин, они получили доступ к образованию и рабочим местам, требующим высокой квалификации, но при этом в домашнем хозяйстве их положение особо не изменилось. Инициированные в Советской Азии процессы во многом обернулись вспять с развалом СССР, и женщин там, как мне представляется, вновь стали использовать для наглядной агитации — вместо освобождения они в очередной раз были подвергнуты объективации.

AM: Нет, это совсем другое дело. Хотя мы всегда можем наблюдать процесс политизации. Все это очень печально, потому что пешками в этой игре всегда служат женщины и дети, наиболее слабое звено в обществе. Прекратится ли это когда-нибудь? 

AШ:Вы привели несколько отрицательных примеров, иллюстрирующих, как работает «миф о вызволении». На сегодняшний день что-либо поменялось? Можно ли видеть какое-то позитивное развитие?

AM:Как я уже говорила, довольно легко обратиться к этому образу мысли и мифу, который он породил. Если помните, то в 2001 году, когда Джордж Буш объявил «войну против терроризма», его жена Лаура включила в нее женскую повестку. В одном из интервью она даже сказала: «Кроме прочего, мы собираемся освободить афганских женщин».

Ситуация, правда, действительно изменилась благодаря образованию, исследованиям ориентализма, исследованиям Ближнего Востока и исследованиям проблем женщин (women's studies). В университете, где работаю, я основала единственную в Катаре подобную программу — магистратуру «Женщины, общество, развитие». Такого рода образование, если оно будет внедряться в более широких масштабах и появится в других пространствах, приобретет больше смысла. На Западе на кафедрах ближневосточных исследований студентов обучают считывать признаки концептуального непонимания и искаженной репрезентации внутри различных контекстов. Есть работы замечательных авторов — того же Эдварда Саида (знаковая книга «Ориентализм») и достойного восхищения Джека Шахина, с которым мне довелось повстречаться. Заметьте, что оба они арабские христиане, а не мусульмане. Повторюсь, не все мусульмане являются арабами и не все арабы — мусульмане. При этом Саид и Шахин должным образом отнеслись к нашей проблематике — пожалуй, с большей серьезностью, чем кто-либо. Как я уже говорила, своим трудом я бы хотела помочь делу, начатому этими замечательными учеными, которые обращались к Западу на его собственном языке. Я выступаю и публикуюсь на английском, потому что знаю, как подобные мне люди воспринимаются до сих пор, и мне крайне важно как-то скорректировать стереотипные образы на благо будущих поколений. 

Ситуация изменилась в лучшую сторону благодаря интеллигенции и интеллектуалам, работающим с этой тематикой, а также из-за того, что молодое поколение имеет возможность общаться на разных языках, не только на английском. Новые медиа и социальные сети сплотили людей и способствовали появлению нового типа передачи информации. Можно привести в пример гражданскую журналистику, позволяющую обычным людям освещать те или иные события. Это началось во время так называемой «арабской весны», в Египте и других странах. Кроме того, в тот период гражданская журналистика приняла мультимодальныймультимодальныйИмеется в виду использование разнообразных способов регистрации и представления информации (видео, аудио, текст и пр.) — Прим. пер. характер, и это было здорово, потому что использовалась аудио- и видеозапись, можно было увидеть людей, которые говорят на разных языках. Возвращаясь к вашему вопросу: да, ситуация развивается, но того, что есть, недостаточно. 

ВT:Кажется, что современные западные СМИ больше не изображают арабских женщин как пленниц, но тем не менее показывают их крайне пассивными. Это особенно интересно в отношении речи: их лица скрыты и они молчат, словно у них вообще нет никакого мнения.

AM:Именно так. Проблема в том, люди на Западе часто узнавали что-то об арабских женщинах благодаря медиа, акцентирующим внимание на их изображениях. Получалось, что арабские женщины никогда не говорили сами за себя — о них говорили в третьем лице. Фотожурналистика лишила их собственного голоса, не оставив им возможности изъясняться на собственном языке. Этим легко манипулировать.

Приведу конкретный пример. Что вы знаете о палестинских женщинах? Обычно вы видите их в черных одеждах, склонившимися в плаче над убитым сыном или мужем. Это все, что вам известно. Я запустила подкаст под названием «Женщины Ближнего Востока». Мне он очень нравится, и я занимаюсь им как феминистка, а не как декан факультета. Это не работа — это мое увлечение. Я разговаривала с представительницами ассоциаций палестинских женщин и палестинскими феминистками, которые выглядят и говорят иначе, чем на тех газетных снимках. Видели ли вы высокообразованных интеллигентных палестинок, которые борются с патриархатом и выступают в защиту своих прав? Допустим, политические права всегда были частью их идентичности, они живут в режиме оккупации. Этого у них не отнять, это определяет их как феминисток. Но на Западе ничего не слышно о палестинских женщинах и правах социальных; не слышно об их борьбе с детскими браками, домашним насилием, патриархальной манерой одеваться. Вот чего бы мне хотелось добиться с помощью подкаста — показать миру этих замечательных женщин и указать на концептуальное недопонимание и искажения в их репрезентации. 

Теперь позвольте мне сказать несколько слов о книге, в написании которой я приняла участие. Я была одним из авторов коллективной монографии «Арабские женщины в арабских новостях: старые стереотипы и новые медиа» (Arab Women in Arab News: Old Stereotypes and New Media). Хотелось сопоставить свои изыскания с более ранними евроцентричными исследованиями, целью которых было изучение используемых в фотожурналистике визуальных образов арабских женщин. На этих изображениях женщины выглядят экзотично: их лица скрыты, в уготованных им ролях нет слов. Если им и дают возможность высказаться, то, как правило, словами западных копирайтеров, придумавших подписи к снимкам. А в нашей с коллегами подборке панарабских материалов часто приводятся цитаты самих арабских женщин, их голоса напрямую встроены в сюжет. Мы называем это явление эффектом источника, источник (в нашем случае в этом качестве выступают арабские женщины) говорит сам за себя. В арабских новостях женщинам отводится более активная роль, в этом им удалось превзойти большинство западных медиа, существовавших до появления интернета. В те времена еще использовался образ, о котором вы говорили применительно к живописи и открыткам. Все это показывает, что новые медиа способны менять ситуацию. Социальные сети и гражданская журналистика воздействуют на восприятие. Первый способ такого воздействия — диверсификация изображений, второй — работа с историей и внесение в нее корректив, что представляет собой довольно трудное предприятие. 

AШ:Когда мы говорим об ориентализме, то обычно подразумеваем Восток как конструкт, созданный Западом, но порой можно говорить и о том, как Запад был сконструирован Востоком. Я понимаю, что за моим следующим вопросом стоит серьезное обобщение, но не могли бы вы рассказать о том, какими западные женщины видятся женщинам восточным? Можно ли здесь выделить стереотипные модели представлений?

AM:Ориентализм всегда сопровождается оксидентализмом, так ведь? То, как люди воспринимали Запад, — крайне интересная история. В ней тоже были определенные этапы, начиная с очарования и заканчивая ресентиментом. Поначалу — как благодаря романтизму, так и за счет колониальной политики — имела место интернализация имперского превосходства белого человека. В этой части света люди также фантазировали о белых. Можно начать с того, что нам, людям, свойственно стереотипизировать происходящее, чтобы его было легче понять, чтобы снизить тревогу в тот момент, когда мы встречаемся с чем-то новым, чтобы в нашем взаимодействии с этим новым было на что опереться. Сами знаете, как это бывает: я собираюсь встретиться с человеком такой-то национальной принадлежности, об этой национальности известно одно, другое, третье… Люди занимались этим веками. Думается, что все мы представляем собой гибриды, пребывающие в срединном пространстве между соперничающими культурами, которые уже не поддаются обобщению. 

Я не верю в существование дихотомий вроде «черное и белое», «Я и Другой». Наше прежнее восприятие больше не актуально: крайне проблематично смотреть на мир, используя эти термины

Возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что в арабском мире с очарования начались многие процессы модернизации. К примеру, Мухаммед Али Египетский. Чтобы постичь христианскую культуру, он послал во Францию египетского переводчика и интеллектуала Рифа’а ат-Тахтави. Тот пять лет прожил в Париже и по возвращении на родину открыл языковую школу, начав процесс обмена добротными переводами между Западом и Востоком. Приведу одну из наиболее любопытных цитат Мухаммеда Абдо, которая выражает это первоначальное очарование Западом: «И отправился я на Запад — и увидел ислам, но не мусульман; и вернулся я на Восток — и увидел мусульман, но не увидел ислама». Эта цитата показывает, насколько важны были культурное взаимодействие и культурный обмен.

Одна из задумок, которыми я горжусь, — Институт перевода и интерпретации (Translation and Interpreting Institute). Я основала его в 2012 году, еще до работы в университете. Мы ввели и отстаивали важность проблематики перевода, в том числе культурного. Я не верю в существование дихотомий вроде «черное и белое», «Я и Другой». Наше прежнее восприятие больше не актуально: крайне проблематично смотреть на мир, используя эти термины. Каждый из нас больше ни Я, ни Другой. Мы верим в гибридность, в срединное пространство, мы верим в межкультурные отношения и мультикультурализм. Поэтому можно говорить о существовании соответствующей школы мысли и о людях, которые к ней причастны. Я бы сказала, что причастные к ней люди понимают проблематичность дихотомии «Востока» и «Запада», понятой как «столкновение цивилизаций». И до тех пор, пока мы занимаемся тем, чем занимаемся, наше дело остается борьбой. 

ВT:Каково положение женщин в Катаре, где они стоят во главе многих институций? Говорится ли что-то о мягкой силе?

AM:Изменения происходят. Женщины начинают занимать ведущие позиции и вносят свой вклад. Я полагаю, что всякое изменение в положении женщин должно исходить изнутри самих женщин. Политическая воля крайне важна. Все катарские руководители довольно молоды, начиная с самого эмира: он тоже молод, образован, стоит на позициях мультикультурализма и говорит на нескольких языках. Мы смотрим на него и говорим: вот она, ролевая модель для наших детей. Он таков благодаря своим родителям, визионерам широких взглядов. Его мать шейха Моза основала фонд и образовательный хаб Education City. Когда спустя несколько месяцев удаленной работы я приехала туда, то сразу подумала: «Ничего себе, как же здорово быть частью этой затеи!» Именно здесь начинается просвещение. А я верю в силу образования.

Я всегда говорю, что не считаю себя активисткой в том смысле, в котором таковыми являются прочие феминистки. Честно говоря, мне недостает характера или силы, чтобы быть такой, как они, но я равняюсь на них. Я добиваюсь всего с помощью образования, и надеюсь, что в долгосрочной перспективе это принесет плоды. Вот почему я горжусь, что причастна к работе этого маяка, освещающего путь просвещения в регионе. 

Но сейчас мы находимся на таком этапе, когда женщинам и правительству нужно выступить вместе, чтобы перемены стали более ощутимыми и приобрели долговременный характер. Мы не хотим, чтобы изменений хватило на десять лет, — нам нужно зафиксировать происходящее. Катарские женщины работали так много, что у нас не было времени остановиться и задуматься. Но такие инициативы, как магистерская программа в области исследований проблем женщин, этим занимаются. Постколониальный феминизм ведь начался с документации личных историй. Мы находимся на этапе, когда женщины руководят институциями, потому что хотят как-то влиять на изменения. А мы — студенты, исследователи — должны фиксировать свой жизненный опыт, обращаясь к правительству. Чего бы мы ни достигли (равенства в сфере образования, равенства на рынке труда), все это нуждается в институциализации. Нам нужно сохранить все эти достижения для следующих поколений. Это достижимо, пока у нас есть женщины, которые верят в свое дело и ведут разговор друг с другом.

Сейчас это не так просто из-за пандемии COVID-19. Но в университете продолжает кипеть жизнь: теперь мы устраиваем вебинары. Например, у нас появилась удаленная практика перевода, которой раньше в Катаре не было, в особенности в академическом контексте. Мои выпускники, окончившие программу в области исследований проблем женщин, запустили серию вебинаров Qatari Women Affairs, где обсуждаются вопросы, затрагивающие судьбы местных жительниц и нашу повседневность, на которую мы очень хотим повлиять. Но интерсекциональность никуда не делась: не все из нас в одинаковом положении. Наши взгляды и наша борьба располагаются на разных уровнях. Моя борьба не похожа на вашу, не похожа на борьбу других женщин. Вокруг множество исследователей, которые публикуют о нас тексты и говорят от нашего лица. Но это ведь и есть ориентализм, верно? Поэтому нам нужно иметь свой голос и использовать его, обращаясь к ним. 

AШ:Вы много говорили об образовании. А есть ли еще какие-то способы преодолеть стереотипы?

AM:Еще многое предстоит сделать, но разговор друг с другом имеет первостепенное значение. Я верю в образование и в работу с молодежью: молодое поколение может больше. Нам следует наставлять их, ведь далеко не все так уж радужно. Нужно всем вместе открыто обсуждать трудности, чтобы преодолеть их. Не существует утопических обстоятельств или утопических обществ, так что нам следует трудиться еще упорнее, чтобы стать лучше.

Перевод Марины Симаковой