Эдит Холл — профессор Лондонского университета, британский классицист и специалистка по древнегреческой литературе. В своей монографии «Изобретая варвара: греческое самоопределение через трагедию» (Inventing the Barbarian: Greek Self-Definition through Tragedy), опубликованной в 1989 году, она исследует на материале эпических поэм Гомера и трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида, как именно формировался образ Другого в древнегреческой культуре. В рамках сотрудничества EastEast с журналом о Средних веках и медиевистике Vox medii aevi, один из его авторов, филолог Даниил Плешак, рассказал об основных тезисах книги, а также контексте, в котором она появилась.
Как и многие другие представления, распространенные в странах условного Запада, концепт варварства происходит из Древней Греции. В греческом языке есть существительное βαρβάρος, образованное от глагола βαρβαρίζειν, что означает «говорить невнятно», и в форме barbarus это слово было заимствовано латынью. Греки и римляне называли так народы прилегающих территорий, которые воспринимались ими как культурно отсталые. В Античности варвары представлялись либо как изнеженные, слабые духом и склонные к подчинению, либо, наоборот, как грубые, невежественные и жестокие.
Множественные формы и вариации этого уничижительного обозначения можно затем обнаружить в любой эпохе, причем использовались они по совершенно разным поводам: в «Князе» Никколо Макиавелли называл варварами немцев и французов, завоевавших Италию в конце XVI века; деятели Просвещения подразумевали под варварством все старое, закоснелое и нерациональное; в оправдание колониальной политики Российской империи художник Василий Верещагин создал серию картин «Варвары», в которой жители недавно завоеванного Туркестана изображались невероятно жестокими и коварными; а Льюис Генри Морган, американский антрополог, в книге 1877 года «Древнее общество» и вовсе пытался дать варварству научное обоснование, разделив все человечество на дикие, варварские и цивилизованные народы.
Абсурдность такой манихейской картины мира стала очевидной после Второй мировой войны и холокоста. С одной стороны, германский нацизм дискредитировал претензии Европы на роль мирового морального лидера. Это разочарование в приписываемой Европе цивилизаторской миссии выразилось в критике проекта Просвещения, представленной, например, в работе философов франкфуртской школы Теодора Адорно и Макса Хоркхаймера «Диалектика Просвещения».
С другой стороны, в послевоенное время активно развивалось антиколониальное движение, в ходе которого прежде называемые варварскими народы получали свою субъектность и начали отстаивать право существовать в мире наравне с европейцами. Интеллектуалы новых наций реаппроприировали язык колонизаторов и начали обвинять в варварстве уже своих угнетателей. Примером может служить книга франкоязычного афрокарибского писателя Эме Сезера Discourse sur le colonialisme («Размышления о колониализме»), в которой он называет национал-социализм олицетворением европейского колониального проекта.
Антиковедение некритично воспроизводило как противопоставление античной цивилизации и варваров, так и восприятие последних как носителей примитивной культуры
В антиковедении же термин «варвар» активно использовался, хотя и в более узком смысле. Вслед за представителями античной традиции филологи Нового времени называли варварами соседствующие с римлянами и греками народы. Вполне в согласии с предрассудками предшественников они считали, что варвары стояли на значительно более низкой ступени развития. Более того, предполагалось, что контакт с ними разрушал и подрывал классическую культуру античности. Начиная со знаменитого английского историка Эдуарда Гиббона (1737–1794) падение всей Западной Римской империи объяснялось нашествиями «варварских народов».
Интересен пример позднеантичного поэта Нонна Панополитанского. Его творчество отличается крайне сложной образностью и обилием аллюзий, но западноевропейские филологи находили его лишенным якобы присущей древнегреческой поэзии «меры и изящности». По этой причине Нонн объявлялся «варварским поэтом». Советский филолог Аркадий Аверинцев в своей широко цитируемой «Истории византийской литературы» развивает этот тезис и заявляет, что «Нонн творил “варварскую” поэзию, потому что он был чутким современником великой эпохи варваров». Таким образом поэзия, не соответствующая эстетическим ожиданиям нововременных и даже относительно современных ученых, исключалась из литературного канона вследствие мнимого «варварского влияния». Этот взгляд на Нонна был преодолен только в последние годы, его поэмы начали изучать как самоценные художественные произведения, и последние исследования показали явную зависимость его поэзии от греческих литературных предшественников.
Вплоть до конца 80-х годов антиковедение некритично воспроизводило как противопоставление античной цивилизации и варваров, так и восприятие последних как носителей примитивной культуры, не заслуживающей исследовательского интереса. Однако по мере накопления научных данных становилось ясно, что варвары могли и не сыграть такой трагичной роли в судьбе Римской империи, а жизнь их обществ могла сильно отличаться от представленной в античной литературе.
Государственный Русский музей / Wikimedia Commons
Важную роль в этом переосмыслении сыграла монография Эдварда Саида «Ориентализм». Она показала, как формируется и изменяется образ Другого в западной модернистской культуре, а также насколько представления о Востоке политически мотивированы. Несмотря на то что «Ориентализм» рассматривает европейскую науку Нового времени, в этой работе затронута и древняя история. В частности, Саид считал первыми изобретателями образа Востока древних греков, которые разделили мир на цивилизованную Европу и варварскую Азию. Однако обсуждению Древней Греции в этой книге отводится буквально пара страниц, чего явно недостаточно для разработки этого тезиса. Одной из первых развила мысль Эдварда Саида английская исследовательница Эдит Холл в монографии Inventing the Barbarian 1989 года, на примере греческой трагедии показав возникновение понятий «варвар» и «варварство».
Во введении Холл объясняет выбор трагедии как материала для этого исследования. Главная причина — массовость жанра: посещение представлений считалось обязанностью гражданина полиса. Кроме того, постановка трагедий была коллективным делом, на которое жертвовали средства самые состоятельные и влиятельные члены сообщества и в которой участвовали или играли многие местные жители.
Тем не менее трагедии в качестве источников имеют недостатки. До наших дней дошло не такое большое их количество: известно, что всего было поставлено больше тысячи трагедий, но сохранилось полностью только 32. Все они написаны одним из трех древнеафинских авторов — Эсхилом, Софоклом или Еврипидом — в достаточно короткий период между 480 и 406 годами до нашей эры (от победы греков во второй греко-персидской войне до смерти Еврипида). Таким образом, трагедии отображают общественные представления жителей одного города на протяжении нескольких поколений. Однако Холл утверждает, что именно на этот отрезок времени пришлось формирование понятия варвара как отличного по своей природе от грека субъекта.
Несмотря на то что в «Илиаде» протагонистами являются греки-ахейцы, а им противостоят негреки в лице живущих в Трое тевкров, разница между этими группами минимальна
Первая глава книги показывает изображение Другого в греческой литературе до начала второго персидского завоевания Греции. В основном Холл рассматривает поэзию Гомера, но обращается и к другим авторам. Оказывается, что в ту эпоху слово «варвар» хоть и использовалось, но обозначало скорее просто иноязычного человека. Кроме того, поэзия того времени не проводит особого различия между греками и остальными народами.
Особенно показателен пример «Илиады». Несмотря на то что в ней протагонистами являются греки-ахейцы, а им противостоят негреки в лице живущих в Трое тевкров, разница между этими группами минимальна. Обе стороны представлены достаточно нейтрально и совершают как положительные, так и отрицательные поступки. Кроме того, похожа одежда, обычаи и религия обоих народов, а речь тевкров передана обычным греческим языком, без каких-либо признаков ее инаковости.
Холл обнаруживает ту же тенденцию и в других произведениях так называемой архаической эпохи, то есть составленных до начала второго персидского вторжения в Грецию. По ее мнению, различные грекоязычные популяции не осознавали своей общности и не считали, что носители других культур отличаются от них сильнее, чем греческие племена между собой. Подлинным Другим являются различные монструозные создания вроде циклопов или народа лотофагов из «Одиссеи». Они отличаются от всех прочих людей примитивным социальным устройством, отсутствием религии и странными пищевыми предпочтениями, то есть отсутствием в их диете вина и мяса. В этом исследовательница видит наследие колонизации, когда в ходе борьбы греческих поселенцев с местными жителями последние демонизировались в воображении пришельцев и изображались непохожими на людей. Однако такое отношение распространялось только на жителей отдельных, весьма отдаленных, регионов и не проецировалось на всех чужаков.
Картина резко изменилась на рубеже VI и V веков до нашей эры. Вторая глава Inventing the Barbarian описывает предпосылки этих перемен. Во-первых, в Афинах установилась демократия. В 514 году заговорщики Гармодий и Аристогитон свергли последнюю тиранию в истории города, пожертвовав своими жизнями. Они стали народными героями, олицетворяющими афинскую свободу. Холл отмечает, что свержение тирании сделало демократию стержневой идеей афинского общества: полис начали противопоставлять государствам с единоличным правлением.
Государственная Третьяковская галерея / Wikimedia Commons
Во-вторых, вскоре начался конфликт между греческими полисами и Персидской империей. В 480 году греческие силы под предводительством Афин одержали победу над персами. Это привело к повышению международного престижа всей Греции, Афин в особенности. Кроме того, укрепилась идея греческого единства, так как относительно небольшой и разрозненный регион смог общими усилиями населявших его народов успешно противостоять крупнейшей региональной державе. Наконец, война сопровождалась большими потерями и разрушениями: почти полностью были сожжены Афины, пострадали и другие города. Таким образом, память об ущербе, причиненном персами Греции, ухудшила отношение эллинов к чужеземцам.
Новое понимание греческого и негреческого появилось в трагедии Эсхила «Персы», разбору которой посвящена вторая глава. Основа сюжета — прибытие к персидскому двору посланников, сообщающих о греческой победе под Саламином. Холл показывает, что действующие лица этой трагедии, персы, несут в себе черты, которые станут характерными для образа варваров: они изнеженны, слабовольны, склонны к подчинению, но при этом чрезмерно богаты. В противоположность им греки сдержанны во всем, а главной ценностью провозглашают свободу. Кроме того, Эсхил изобретает ряд способов подчеркнуть инаковость персов: они демонстрируют отличные от греков ритуалы и обычаи, их имена подчеркнуто иностранные, а речь содержит непонятные грекам слова.
Третья глава книги демонстрирует, что образ изнеженных и сервильных варваров становится общим местом в трагедии. Изменяются даже те фигуры, которые не имели варварских черт у Гомера и других ранних авторов. Например, троянцы. Проиллюстрировать этот тезис можно цитатой из «Ифигении в Авлиде» Еврипида (ст. 1400–1401, пер. И. Анненского):
Ибо Грек цари, а варвар гнися! Неприлично гнуться грекам
Перед варваром на троне. Здесь — свобода, в Трое — рабство!
Холл называет трагедию выразительницей идеологии греческого шовинизма, согласно которой миссия греков в мироздании — повелевать варварами, которые стоят на более низкой, чем греки, ступени развития. Одним из важнейших столпов этой идеологии был страх перед тиранией, враждебной греческой демократии. Варварство отождествлялось с ней, и таким образом противостояние варварам становилось борьбой с внутренней угрозой тирании.
Трагики изобретали новые генеалогии своим персонажам с целью объяснить их «цивилизованное» или «варварское» поведение, а также ассоциировали непривычные грекам обычаи с «варварскими» чертами характера
Холл также показывает, что с образом варвара греческие авторы создавали и образ грека, олицетворявшего все «неварварское». Она берет за основу цитату Геродота, согласно которой греков объединяет общая кровь, религия и обычаи. Она показывает, как трагики изобретали новые генеалогии своим персонажам с целью объяснить их «цивилизованное» или «варварское» поведение, а также ассоциировали непривычные грекам обычаи с «варварскими» чертами характера. Наконец она затрагивает тему использования языка в построении идентичности. В частности, показывает, что наименее развитые греческие племена исключались из числа греков на основании того, что их язык якобы был недостаточно чистым.
Книга заканчивается послесловием, в котором исследовательница демонстрирует несколько случаев нарушения дихотомии «варвар/грек». Например, она отмечает, что греческие женщины и дети часто сравнивались с варварами, поскольку также считались неполноценными по сравнению с греческими мужчинами. С другой стороны, у варваров также была своя иерархия, и некоторые считались более цивилизованными, чем другие. Например, обычно скифы изображались как один из самых диких и бескультурных народов, но в рассказе об их войне с амазонками скифы внезапно перенимали некоторые типичные черты греков.
Можно сделать несколько замечаний относительно тезисов книги. Во-первых, это исследование построено полностью на литературных произведениях и не обращается к материальным свидетельствам, таким как эпиграфика или записи бытового характера. Возможно, работа с ними могла бы показать, как относились к варварам не только интеллектуальные элиты, но и более широкие слои населения. Определенная степень социологического редукционизма является еще одной особенностью этой книги. Холл склонна изображать афинское общество как монолит: идеи, выражение которых она находит в трагедии, приписываются всему социуму.
Тем не менее за последние 30 лет книга Inventing the Barbarian не утратила своей актуальности. Подобно «Ориентализму» Саида, она проложила путь, по которому проходит исследование восприятия варваров в Античности. До сих пор тезисы книги не подвергались серьезной критике или кардинальному пересмотру. Более того, утверждение Холл о сконсруированности античных представлений о варварах потребовало переоценки многих научных концепций с постколониальных позиций, она продолжается до сих пор. Например, сведения Геродота о Древнем Иране в середине XX века считались достоверными и «важнейшими», как их определял, например, советский историк Василий Струве. Однако под влиянием Холл восприятие этого историка изменилось, и его «История» теперь рассматривается не как надежный источник нейтральной информации, а скорее как попытка сконструировать идентичности греков и негреков.
